– Ствол пахнет гарью, стреляли только что, – сообщил он, осматривая револьвер. – Барабан пуст.
Мигель прочел на нагрудной табличке: «Сержант М. Паддингтон».
– В кого стрелял, сынок? – обратился к Мигелю второй полицейский, постарше.
– На аллигаторов охотился, – сказал Мигель. – Это не запрещено.
Он не впервые сталкивался с полицией и надеялся, что и на этот раз все обойдется.
– На аллигаторов, говоришь… А что здесь?
Сержант Паддингтон потряс сумку, не дождался ответа, открыл замок и вывернул на сиденье ее содержимое.
– Вот оно как! – Патрульные многозначительно переглянулись. – А ты говоришь, аллигаторы…
На какое-то время воцарилось молчание. Старший полицейский присел на корточки, пальцем провел по ребру денежной пачки, как бы прикидывая общую сумму. Внимательно осмотрел часы, жемчужное ожерелье и глянул сперва на Мигеля, потом на своего помощника.
– Сдается мне, это все из дома Хеннетов…
Он протянул часы напарнику.
– Фирма та же, и гравировка на задней крышке.
Прежде чем взять часы, второй полицейский пристегнул Мигеля наручниками к дверце пикапа.
– Откуда они у тебя? – спросил он.
Мигель молчал. Паддингтон, тем временем, рассматривал жемчужное ожерелье.
– Похоже, что так. У миссис Хеннет пропало такое же. Сорок две жемчужины!
Он принялся считать бусины.
– Точно, сорок две!
– Я нашел его на улице, – с трудом проговорил Мигель. Его била нервная дрожь.
Полицейские еще раз переглянулись.
– Упакуй улики, – приказал старший напарнику.
Затем повернулся к Мигелю, внимательно посмотрел ему в лицо.
– Попался, сынок! Мы проверим твои отпечатки, проверим пули и гильзы. Не знаю, как оно все будет, но сдается мне, что тебя ждет электрический стул, – буднично сказал он.
Может, от этой будничности, а может, от всех событий сегодняшнего дня нервы Мигеля не выдержали. Свободной рукой он закрыл лицо и зарыдал навзрыд. В этот же момент хлынул давно собирающийся ливень. Плотные потоки воды обрушились на шоссе девяносто два, на Томоканские болота, на Дайтона-Бич и его окрестности.
В следующий полдень на Томоканские болота приехали несколько полицейских машин и микроавтобус с экспертами. Они тщательно осмотрели прилегавший к проселку участок берега, но нашли только труп огромного аллигатора с откусанными лапами.
«Туарег» минувшей ночью забрал отправившийся на поиски шефа и напарников Суслик. Ливень смыл кровь и все следы, а два раненых аллигатора сдохли где-то в камышах, их поглотили Томоканское болото и его вечноголодные обитатели.
Зато отпечатки пальцев налетчика, напавшего на дом Хеннетов, совпали с отпечатками Мигеля. А пули, ранившие хозяев, оказались выпущенными из его револьвера.
Предсказание шерифа начинало сбываться.
14 декабря 2002 года, Москва
Занавес опустился, оставив влюбленного Ромео на лестнице под окном Джульетты. Смолкли аплодисменты. Отрезанный от веселой Вероны с ее тайнами и страстями, зал зажил собственной жизнью, наполнился светом и шумом. Возвышенная атмосфера высокого искусства отошла на второй план в предвкушении земных удовольствий – буфетных бутербродов, коньяка и кофе. Толпа потянулась к выходу в фойе, увлекая за собой Лернера и Анну.
Лернер деловит и сосредоточен, губы сложены в жесткую линию. Бросил короткий взгляд на Анну и отвернулся, высматривая в толпе знакомые лица. Отметил, как из бокового ряда, переступая маленькими шажками и обмахиваясь программками, спешили влиться в общий поток неразлучные «Ромео» и «Джульетта» – но не актеры из спектакля, конечно, а «топтуны» из ФСБ.
– Я пошла поправить прическу, – сказала Анна. – Подожди в буфете. И смотри, не напейся.
Лернер снова обернулся к ней. На какие-то мгновения его лицо расслабилось, он улыбнулся своей обычной улыбкой – открыто и чуть иронично. Возможно, они увидятся через десять минут. Возможно, через много лет. Или вообще никогда…
– Постараюсь. – Грант поцеловал ее в пахучую щеку, совсем рядом с маленьким розовым ухом. И добавил шепотом: – Будь осторожна. Удачи!
– Тебе тоже.
Анна растворилась в толпе. Какое-то время Грант держал в фокусе ее высоко поднятую голову и черную сумку Gucci с застежкой в виде двойной буквы G, потом потерял их из виду. Он снова стал прежним Грантом – жестким и сосредоточенным.
Он поднялся по лестнице на ярус балкона и, опершись на перила, посмотрел вниз. Огромное фойе, наполненное пестрой гудящей толпой, лежало перед ним как на ладони. Словно оркестровая яма. А он – за дирижерским пультом. Музыканты ждут взмаха палочки, хотя не все из них знают, что они музыканты и что они задействованы в этом спектакле.
«Топтуны» – вот они: раз, два… трое наблюдателей выжидательно застыли у своих литавров, больших и малых барабанов.
Опершись спиной о колонну и засунув руки в карманы, стоит Фил Монроуз. Он провожает взглядом каждую забористую женскую задницу, проплывающую мимо него, но не забывает время от времени поднимать глаза на Лернера. Тромбон выдал лихой мотивчик, приветствуя дирижера.
Роберт Ковальски рассматривает огромную люстру, но расположился так, чтобы держать в поле зрения также и Лернера. Их взгляды на короткое мгновение пересекаются. Контрафагот сыграл куценькое арпеджио – он готов к концерту.
Мигуновы уже на исходной позиции: у лестницы в цокольный этаж. С первой скрипкой дирижеру полагается обменяться рукопожатием, но ладно, обойдемся. Итак…
Лернер промокнул вспотевший лоб платком. Это сигнал к началу операции.